Никогда не видела в этом большой трагедии: ну, подумаешь, кто-то не родился, но ведь не умер же. Так хочется сказать верующим: – Все-таки вы приглядитесь, сколько людей, и не все из них прекрасны, а главное – счастливы или хотя бы спокойны. Не каждое чудо рождения становится чудом жизни. Обычные женщины, самые плосколицые и толстоногие, когда понесут, имеют гордый вид и освещены надеждой: а вдруг на радость, вдруг. И рождение всех этих миллиардов живущих, как цепь женских надежд родить счастливых, радостных, не таких как они сами. Не знаю, как красавицы и умницы рожают, может, в спокойной уверенности, что все будет хорошо: достаток – хорошая оправа для чуда. Хотя богатые и умные плачут, и дети с серебряной ложкой, бывает, этой ложкой давятся, и ум не спасает. И тогда много страшнее, чем у тех, кто рожает с одной глупой надеждой, что неизвестно, как будет, а вдруг повезет....

В том доме с искусственными цветами, где по американской традиции все было выдержано в стиле приличном и даже немножко веселом, потому что унывать никогда не нужно, женщины очень контрастировали с обстановкой. Они не унывали, но пребывали в нетерпеливой мрачной решимости избавиться от надежды, которая, как сорняк, портила привычную лужайку жизни. Пион на грядке с луком. Кому это надо? А если и не пион, всё равно. Тут с этим-то огородом не разберешься. И, приняв такое противоестественное решение, они торопились: скорее, скорей бы. Некоторые в мыслях забегали вперед: «Через три часа все будет, как было», «А дома спать, спать. Нет, сначала есть, есть, и чтобы не тошнило». 

Это было уже лишнее, прийти туда с игрушечным медве дем. Но она и сама была, как куколка. Лет 16 кореянка по имени Соан. Имя означает что-то: может, солнечный свет или росу на тюльпане. Худенькая очень, грудь защищала своим медведем. Груди настоящей нет, так… молочные железы. А ниже все, как и должно быть у женщины. Иначе она бы не забеременела и не сидела, как маленькая, с мишкой и мамой. Внешне спокойная и мама тоже. Но у матери волосы лежали совершенно неподвижно, и глаза, как у статуи, без зрачков. Один посетитель принял ее черную гладкую голову за столик, и поставил на нее сумочку. Это никакой не образ, так и было. Поначалу история Соан была покрыта мраком, как ее жизнь в животе, которая безо всяких сомнений доживала последние часы. Впоследствии многое прояснилось. Все начиналось не как у всех, немножко лучше, потому что девушки первый раз выбирают с чувством. Соан выбрала чужого, сказала с гордостью: 

– Он – не кореец!

 Чужак оставил свой след, и жизнь внутри Соан затеплилась, простодушно выдала себя рвотой, долгим провальным сном. Сидела бы тихо, досидела бы незаметно до того момента, когда ей уже нельзя запретить родиться. Все это Соан рассказала, когда оторвали ее от мамы. И еще о том что когда дома узнали, такое началось! Что началось, не могла точно описать, только мишку своего за уши дергала. Но и так легко было представить. Как небо за окном стало серое, всегда в такие моменты солнце прячется, а в комнате темно и пыльно. Папа хмурился и говорил, как лаял, по-корейски. Если языка не знать, так слышится. А на самом деле обычный текст произносил:

 – Ты чем думала?! 

 Не дочь спрашивал, а ее мать. Мать с тех пор все думала, думала. Сама Соан тоже нервничала, живот даже заболел, ког да все смотрели на нее, как будто кто-то умер, а ей хотелось в этот момент кушать. И она пошла и поела, потому что не привыкла никого бояться, и отец за всю жизнь ни разу к ней не был злой. Девушка полулежала в кресле, прикрывшись медведем, и хвасталась папой. Ей хотелось, чтобы больше спрашивали, что да как, все-таки она была героиня. Рыжая, необъятная молодая женщина спрашивала ее по доброте, хотя было видно, что ей не так интересно, и она на самом деле думает о еде. Выдавала себя:

 – Отсюда сразу поеду и поем. Чикен нагетс. Повисла голодная пауза. Всем захотелось чикен нагетс. Даже мексиканка, которая плевала в тряпочку и нуждалась в переводчике, ожила и закивала. На вид очень мощная Мексика-мать, особенно сзади. Барона Мюнхгаузена рисуют летящим на ядре, так у нее сзади было два таких, но они ей мало помогали. С по мощью отдельных английских слов и знаков она рассказывала, как встала утром с трудом, «так плохо, так плохо ей», ничего не соображала, натянула первые попавшиеся мужские кальсоны и в больницу. Она полулежала в кресле некрасиво, не заботясь, что люди скажут. Мексика-мать со своими ядрами, слабая, как тра- ва. Рядом с ней сидела женщина-задохлик. Не поймешь, сколько лет, в чем душа держится, под халатом вроде ничего нет: воздух и жилки, как провода. Но такие женщины-жилы на многое способны, хотя и рождаются сразу бледными. Опять же, может, и не сильная. Она часто в туалет бегала, где, возможно, проявляла слабость на полную катушку. Потом исчезла. Медсестра спрашивала: 

– Где мисс Жила?

Вот одеяло с тигром, корзина с одеждой, а сама где? Неужели ушла?! Нет, в последний момент откуда-то появилась с загадочным лицом, призналась, что ходила в офис, объясняла, что ей надо скорей и без очереди, потому что «трак не может ждать», «отец в инвалидном кресле проснется, а меня нет» – и еще столько тяжеловесных мелочей, что многих затошнило. 

Соан сникла. Она вдруг поняла, что вляпалась в компанию неудачниц, уродливых к тому же - отечных, несвежих, в бесформенных футболках и мужских носках. Смеялись (тут и обнаружилось, что у Жилы нет переднего зуба), когда заметили, что поч ти все женщины натянули мужские носки на ноги. Только Соан была в своих - розовых детских носочках, как цветок, как роса на тюльпане. Хотя дело не в возрасте. Девушке Бритни, что рядом с ней сидела, тоже только 17 лет было, но не цыпленок, совсем ничего желтого. Рядом с ее креслом стояли красные сапоги, как два огнетушителя, и сумка из псевдозмеиной кожи воинственно топорщилась и сверкала молнией. Только волосы у Бритни были настоящие, жившие отдельной молодой жизнью, блестели, не вникали в трудности других частей тела. Самостоятельная Бритни, битая своими, а потом приемными родителями и просто слу чайными прохожими, бодро оправдывалась перед кем-то: – У меня уже один бэби есть, а дэди нет. Дэди нет и не надо! Но и еще одного бэби... тоже. Куда мне? На игрушечного мишку, которого юная Соан, как плохая актриса, то слишком прижимала к груди, то картинно поглаживала, Бритни смотрела так, что, если бы не близость серьезной мину- ты, когда надо в холодной комнате снять штаны, она бы расхо хоталась и, тряся своей гривой, спросила бы что-нибудь грубое: 

– Ты не от этого зверя залетела? Соан вряд ли смогла бы на вопрос ответить правильно. Но, так как Бритни сдержалась, Соан мишку поглаживала, прижимала безнаказанно, как маленькая девочка в темной комнате в плохом кино. Реальные минуты текли медленно, таблеточная слабость лишала воли и остатков веры, которая жила у каждой на дне, придавленном горой страха, не всегда своего собственного даже. Одна студентка с молодыми свежими ногами, у которой завтра должен быть ответственный экзамен, спрашивала: 

– Если я сейчас уйду, мне деньги вернут? – Вернут. 

И точно знали, что нет, не уйдет. Как муха в меду запуталась, влипла, едва переступив порог. И бойфренд не придет в последний момент со слезами, и бабушка, суровая католичка, с твердым ы и оптимистичным «Пошли отсюда. будем рожать!» не нагрянет. Никто не появился, студентка замолчала, ждала, как все. 

– Ну когда уже! – не выдержала Соан. Словно услышав этот призыв, появилась старушка – ангел с черным лицом в снежно-белом халате. Черный ангел пришел без Бога в глазах, без знания про «Плодитесь и размножайтесь!», без примеров из жизни людей, которые за праведность жили по 800 лет. В комнате никто 800 лет жить не собирался, не хотел даже. Соан, может, только, папина дочка. Папины дочки рассчитывают на многое. Мамины быстро утомляются, все взвешивают, грехи на душу берут; некоторые с полным мешком грехов ходят, как Деды Морозы, но ни с кем не делятся. Черный ангел утешал молитвой в два слова и тех, и других:

 – Ничего. Бывает. И за руку брала и быстро деловито шептала: – Главное – носочки тяните и низом не шевелите. И все до- станут за три минуты. Доктор Пирс очень опытный. Я вам тут дольше рассказываю, чем все это дело занимает. Верили ей. Она была очень старая, изъеденная временем и более трудным временем, когда лишних людей доставали специальной спицей, как устриц, или, может быть, давали женщинам пить отвар из хлопковых ядовитых цветов, или предлагали жевать табак до одури, чтобы плод отравился да вышел сам. А этим что? Повезло, ничем не рисковали, волос с их головы не упал. Сделав дело, уходили, не оборачиваясь. Черный ангел их провожала, говорила:

 – Потише, девочки! Но они радостно бежали оттуда, не чувствуя боли, – из тюрь- мы на свободу, за которую жизни не жалко. Соан так рвалась на волю, что своего мишку забыла: лежал на полу возле кресла, доктор Пирс его подобрал. Черный ангел выскочил за дверь, полетел на старых крыльях, догоняя уходив- шую девушку. А когда, запыхавшись, вручила девушке забытую игрушку, та смотрела, не узнавая ни ангела, ни плюшевого свидетеля ее первого женского шага. 

 

тексту ДА 229    Набравшие больше всего ДА заметки