ЗДРАВСТВУЙ, "ГАЛЯ"
Поход на интервью без шапки не замедлил дать результаты: у меня заболела голова и заныли все члены. Внутри, за грудной клеткой, сидит огромная жаба и давит. Муж уставился в телевизор, где идет мрачный фильм о гибели Пушкина. На кухне беснуется радио: «Эпидемия гриппа в Москве достигла апогея. За пределами столицы она только набирает силу. Прогнозы самые неутешительные. Умерли уже четыре человека, которые не были привиты. А ведь есть много хорошей отечественной вакцины». Боже! Я тоже не привита! – Милый… – простонала я, – умираю. – Ага. – Глаз от экрана не оторвал. – Милый, ты скоро станешь молодым красивым и свободным. В смысле, вдовцом. Это очень романтично. – Ага. Он меня не слушает. – Сейчас агакну телефонной трубкой по черепу. – Чего взбесилась? – повернулся ко мне Антон. – Ты стала такая скандальная в последнее время. Я стала скандальная! Это он скандальных не видел. Представляю, что бы устроила, например, Катерина Димке за то письмо с поцелуем от таинственной А. – Антон, скажи, пожалуйста, у тебя есть знакомая женщина с именем на букву А? – Полно, – спокойно ответил Антон. Сказать ему о ласковом послании или нет? – Я вчера почту проверяла. Тебе пришло письмо. Она тебя целует. – Кто? – уточнил муж, по-прежнему не отрываясь от экрана. – Не знаю. А. Наконец повернулся и посмотрел открыто, честно, с неподдельным интересом и улыбкой. Нет, так неверные мужья не смотрят. – Почитай, там в почтовой программе письмо… – Ладно, потом, – сразу потерял интерес к разговору муж. В дверном проеме появилась свекровь в байковом халате и с обиженным выражением лица. За ее мощным телом суетился Гришка, пытаясь прорваться в комнату первым. – Маша, нужно принимать меры, – строго начала Мария Петровна. – Гриша говорит грубые слова. – Что он сказал? – поинтересовался Антон. – Он опять называл меня дураком, – поджала губы Мария Петровна. – Гриша, ты огребешь по попе! – крикнула я сыну, который все еще метался за бабушкой. – Мама, ты же учитель, – спокойно заметил Антон. – Объясни, пожалуйста, своему внуку, что слово «дурак» – мужского рода. – Твои шутки, Антон, плохо кончатся, – заявила Мария Петровна, повернулась и гордо подняв голову, ушла к себе. Гришка запрыгнул на диван, потом прижался крепко ко мне, зарылся мордочкой в плед. – Гришаня, маме и так плохо, – погладила я беленькую пушистую головку, – а ты еще обижаешь бабушку. – Но тебя же я не обижаю… – Все равно. Я болею, когда ты кого-нибудь обижаешь. – Не взращивай у ребенка комплекс вины, – строго сказал Антон, – Лучше просто дай ему по попе, чтобы больше не говорил глупостей. – Я не могу. – Из чадолюбивых соображений? – Бог с тобой, из соображений собственного бессилия. Я болею, Антон. Мне плохо. У меня на груди сидит толстая жаба и давит… Изнутри… – Так, так… – Муж деловито посмотрел на меня, как будто пытаясь разглядеть жабу. – Тебе нужно поставить горчичники. А ты знаешь, кто самый лучший ставильщик горчичников в мире? Правильно, это я. – Ура! – запрыгал Гришка, хлопая в ладоши. – Будем ставить маме горчичники. – Лучше добейте сразу… – простонала я. – Зачем же сразу… – уклончиво сказал муж, выдвигая ящик с лекарствами. Был период в жизни маленького Антоши, когда он хотел стать врачом. Эту тайну поведала мне свекровь, когда я только появилась в их доме, тихая и покорная, и еще слушала весь бред, который она мне воодушевленно несла. Время от времени в Антоне пробуждается несостоявшийся доктор, и тогда возникает реальная угроза здоровью и спокойствию окружающих. Вот и сейчас, закатав мне, отчаянно кашляющей и, похоже, температурящей, майку на шею, муж стал внимательно изучать горчичники. – Какие-то они странные, – сообщил Антон. – Нормальные, – прошептала я больным горлом, – это новомодные, с них горчица не сыплется. – А они подействуют? – Дорогой, мне холодно. – Их запаковали с обеих сторон в бумагу… – Антон, у меня спина гусиной кожей пошла! – Извини. – И ушел наливать воду. Оказывается, мисочка с теплой водой еще не была подготовлена. Вернулся минут через пять, за это время Гришка успел поиграть в хирурга, чертя мне на спине геометрические фигуры игрушечным пластмассовым ножом. – Ну и какой стороной их ставить? – спросил муж, усевшись рядом. – Ставь какой-нибудь побыстрее. Я тут дуба дам! Мокрый горчичник холодной блямбой впился мне под лопатку. Я ойкнула. – Холодно? А я попробовал воду пальцем, вроде нормальная… – удивился муж. – Уйди со своими пальцами! Поставь чайник! – Уйди пальцами! – немедленно повторил Гришка. – Ну что вы сегодня все такие нервные, – обиделся Антон и удалился на кухню греть воду. Я лежала с голой спиной, чувствуя, как мокрый горчичник, словно упырь, присасывается все сильнее и сильнее, а тяжелая холодная капля устремляется вниз, оставляя за собой ледяную дорожку на моем несчастном теле. Как хорошо, что Антон не стал врачом. Сколько жизней он спас, сколько здоровья человеческого сохранил! Наконец муж вернулся с банкой теплой воды и с энтузиазмом приступил к процедуре. Нашлепал мне мокрых горчичников, укутал в плед и согнал с дивана Гришку, который намеревался разыграть жестокую битву с воображаемым противником непосредственно на моей спине. Дожидаясь чудодейственного выздоровления, я вспоминала, как после школы провалила вступительные экзамены в университет на факультет журналистики и тетка пристроила меня работать в архиве стационара скорой помощи в Подмосковье. Цель была проста – чтоб ребенок не болтался на улице, а год усердно готовился к новому рывку за знаниями. С тех пор я умею разбирать почерки врачей, а это дело очень непростое. Ко мне в архив бегал ординатор первого хирургического отделения. Коротко стриженный юноша с широкими скулами, по фамилии Курчавый. Я тогда была глубокой девушкой, а он, поганец, отпускал врачебные шутки и норовил щипнуть меня за задницу. Сижу, бывало, склонившись над очередной разваливающейся историей чьего-то холецистита, стараясь угадать, что ж там сделали в конце концов – резекцию или инъекцию, и вдруг… между пыльных стеллажей с историями человеческих страданий возникает статный Курчавый. Появлялся он бесшумно, в операционных бахилах, клал мне узловатые пальцы со стрижеными ногтями на плечи. Я вздрагивала, аж подпрыгивала русая коса, натурально до пояса, а Курчавый нагло ухмылялся и прилаживался целоваться. Мою честь, как правило, спасал заведующий реанимацией доктор Наливайко, искавший сестру-хозяйку, которая не давала ему обещанного спирту, и зычным басом отпускавший двусмысленные шутки в наш адрес. Курчавый был еще мальчишкой, поэтому краснел и убегал в первую хирургию на обход. А потом Курчавого отбила грудастая медсестричка из оперблока. Эх, не судьба! Раздался телефонный звонок. Антон, поздоровавшись, передал трубку мне. Звонила Надюха, моя бывшая коллега по журналу «Фикусы». – Машка, ты работу ищешь? Срочно кидай мне на почту резюме. Срочно! У нас в журнале «Галя» вакантно место редактора. – Что за «Галя»? – Да какая разница! Ты, главное, не тяни. Я уже про тебя сказала, так что завтра с утра дуй в редакцию. И веди себя поприличней, не говори лишнего. – Антон, – сказала я мужу, положив трубку, – внутренний голос говорит мне, что я нашла работу. – Внутренний? – переспросил муж, вновь углубившийся в телевизор. – Это он звонил? Редакция дамского еженедельника «Галя» квартировала в большом офисном здании практически в центре Москвы. Охранник долго и придирчиво изучал мой паспорт. – Вы к кому? – хмуро осведомился он. – Я на собеседование, к Сусанне Ивановне. – А, в «Галю»? – сочувственно покачал головой охранник. – Если курите – не признавайтесь. На третьем этаже лифт застрял. В кабинке кроме меня оказались замурованы толстая тетка с полосатой сумкой на колесиках – такие обычно покупают журналы оптом в редакциях, а потом продают их у метро – и высокий бритый юноша, с почти голым черепом. Тетка сразу стала возмущаться, давить серым пальцем аварийную кнопку с колокольчиком и стучать в металлическую обшивку лифта. – Суки какие… Вот суки какие… – ругалась она. – Деньги какие берут, а лифта починить не могут! – Не шумите, барышня, – спокойно сказал юноша, – больше получаса в этом лифте никто не сидел. Серые глаза, точеный профиль, легкая небритость. Лет двадцать пять, не больше. Скорее всего даже меньше. – Девушка, а вам на какой? – обратился ко мне юноша. – Вы не к нам случайно? – Я? Я Галя. Ой, вернее, мне в «Галю», – неожиданно зарделась я на кокетливое «девушка». – «Галя» на втором, зря вы в лифт зашли. А то заходите к нам, на четвертый. У нас кофе хороший. – Не стучите! И не кричите! – неожиданно проорали базарным голосом из желтой кнопки с колокольчиком. – Сейчас лифт будет запущен. – Запущен! – фыркнула тетка с сумкой. – Вот именно. У вас тут все запущено, дальше некуда. Лифт дернулся, тоненько взвизгнул и медленно поскребся вверх. На четвертом этаже дверь открылась, и тетка с молодым человеком вышли. Я последовала за ними, решив спуститься пешком. От греха подальше. – Заходите, если что, – пригласил на прощанье юноша, исчезая за дверью. – Меня Лешей зовут.
Прокашляв больное горло, я поправила руками прическу и постучала в дверь с табличкой «Галя. Главный редактор». В глубине кабинета за маленьким столом сидела дама бальзаковского возраста в сером брючном костюме. Волосы гладко зализаны назад, в небольшой кукиш, на носу огромные очки, отчего дама похожа на черепаху – подругу львенка из мультика. Голос тоненький и плаксивый, как у заводной куклы. – Мария? Прелестно. Покажите мне, что вы умеете. Я достала приготовленную пачку журналов «Фикус», «Лучшие банки Москвы» и районный листок нашего округа под тревожным названием «На посту!», где за скромное вознаграждение печатались мои рассказики про любовь. – Ага, ага… – закивала редакторица и, пролистав «Банки», задержалась на интервью с председателем большой финансовой корпорации. – И что здесь ваше? – Если по теме «Гали», то лучше смотреть… вот… – Я аккуратненько выдернула у нее из-под локтя газетку и показала последнюю страницу со своим рассказом «Любовь победит все». – Ага, победит, как же! Сами придумали? – Написала сама, а сюжет украла у Ремарка, – призналась я, тут же вспомнив, что Надька просила меня не болтать глупостей. – Любите Ремарка? – Не знаю. Я читала только «Три товарища». Лицо Сусанны Ивановны приобрело хищное выражение. – У вас есть дети? – Да, у меня сын пяти лет, – честно ответила я и, спохватившись, добавила: – Но мы живем с бабушкой, и у Гришки есть няня. Молодая и здоровая. – Не бойтесь, здесь не ведется отстрел работающих матерей, – ласково сказала Сусанна Ивановна и посмотрела на меня так, что стало понятно: именно это здесь и происходит. – А если вам достанется медицинская рубрика, вы не испугаетесь? – Нет, у меня тетя врач. Я сама работала в больничном архиве и вообще я сейчас болею… – Подвержены мигреням, – еще ласковей спросила Сусанна Ивановна, – или просто слабый иммунитет? – Сопли, – шмыгнула я носом в ответ, – и горло. Вчера муж горчичники ставил, так чуть дуба не дала. – Вы замужем? – посочувствовала редактор. – Да, а вы? – вырвалось у меня. – Нет. Давно развелась, – вздохнула она. – Вернее, он меня бросил и ушел к другой. К дуре. – К молодой? – посочувствовала я в свою очередь. – Нет, к старой дуре, что обидно вдвойне. Женщина встала из-за стола, выпрямилась и прошлась по кабинету, как немолодая модель по подиуму. Остановилась у окна, посмотрела в него задумчиво, поправила очки. Я сидела тихо. Она повернулась, оценила меня, наклонив голову вправо. Вздохнула тяжело, из самых глубин души: – Когда вы сможете приступить к работе?
У двери меня ждала Надька. За то время, что мы не виделись, она похудела, покрасила волосы в блондинистые перья и, похоже, выросла сантиметров на пять. – Ну что? – задышала она на меня, возбужденно тараща глаза. – С завтрашнего дня приступаю. – Класс! Ты сейчас домой? – Да, в квартире бардак страшный, надо прибраться, пока свекровь не пришла…
– Она ничего баба, умная, – говорила мне Надюха, пока мы шли мимо стройки к метро «Маяковская». – Ну, конечно, не без тараканов в голове. Но они же у всех есть! Надюха была на восемь лет младше меня, можно сказать, еще совсем дитя, но при этом девушка бойкая и талантливая. Писала резво и красиво, за что ею дорожили как автором. Надька долго была вольным художником, писала «для души», но в день, когда ее настигло совершеннолетие, а именно, в двадцать один год, решила, что пора становиться серьезной женщиной. Она пошла на работу в журнал «Галя», который тогда только организовывался, и теперь, по прошествии двух лет, гордилась тем, что научилась опаздывать на работу не больше, чем на час. – Сейчас я тебе покажу дохлую ворону, – сказала Надюха. – Она там лежит и портит мне настроение. И тебе испортит, вот увидишь. Действительно, под бетонным забором, отделяющим стройку от пешеходной дороги, лежала крупная особь. Лапами кверху, хвост веером. Одно слово – дохлая. Я почувствовала легкий приступ немотивированного раздражения. Кажется, ворона начала действовать.
В аптеке фармацевтша с именной бирочкой на груди не дала скидки на лекарство, хотя свекровь вручила мне карточку постоянного покупателя. В результате я набрала полосканий для горла, микстур от кашля и чудодейственных таблеток от температуры больше чем на восемьсот рублей. В метро меня постигло очередное разочарование. – Поезд следует до станции «Краснопресненская», – раздалось получленораздельное сообщение машиниста. Черт! Ну всего одна остановка до «Киевской» осталась… Пришлось выходить, внедряться в плотную негодующую толпу на перроне, а потом участвовать в давке желающих ехать на следующем поезде… Маршрутка от метро почти укомплектована. Свободно всего одно место. Стоим. Ждем таинственного незнакомца. Рядом со мной – тетка с жирно подведенными глазами, зажала в потной трудовой мозоли вялый червонец. Сидит и, чувствую, сердится. Водитель в неравной борьбе с собственным южным акцентом выдает: – Вай, кто не передал денег? Не поедем никуда! – Поехали! Считать лучше надо! – загалдели пассажиры. – Кому не нравится – может идти ждать автобус. Я никого не держу, вай! – распалился водитель. – Поехали, блин! А то на хрен ментам сдадим, пусть регистрацию проверят хорошенько! Тут меня осенила догадка. Я поворачиваюсь к тетке с жухлым червонцем и говорю ей громко, чтобы все слышали: – А ВЫ – заплатили за проезд?!! – А вдруг он не поедет? – встрепенулась тетка. – Я лучше передам деньги, когда он заведется. Господа пассажиры обрадовались: – Ага! Это ты не заплатила?! Из-за тебя все стоят! Дура крашеная! «Сейчас растерзают в клочья», – подумала я, потирая ручонки. Призрак дохлой вороны весело закружил над маршруткой, опустился на уровень окна и постучал костяным клювом в стекло. Водитель чертыхнулся, потом произнес короткое емкое ругательство и повернул ключ зажигания. По случаю неожиданного устройства на работу я решила хорошенько убраться в доме, в частности провести акцию «Отречемся от старого мира». Суть акции – расчистить шкаф. Я всегда знала, что человек обрастает в течение жизни всевозможным барахлом, которое он называет «может пригодиться», «это память о…» и «жалко выбрасывать». Но чтоб этого добра было столько в одном шкафу я не предполагала! Итак, альбомы с фотографиями в одну сторону, негативы – в другую. Сумочки… Черненькая, рыженькая, еще черненькая и еще рыженькая. Эту подарил муж, когда еще ухаживал за мной. Вероятно, ему стало стыдно показываться со мной на людях, когда я была с этой черненькой сумкой, и он подарил вон ту рыженькую. Разумно. Через некоторое время я ее постирала, и вещь превратилась в тряпку. Обычная история. Пузатая велюровая косметичка мрачной расцветки. Я ее помню в молодости, она принадлежала еще моей старшей сестре Ольге. Косметичка полна богатств. Бусы и цепи, напоминающие сокровища Алладина, но значительно дешевле. Сережки под гжель, если их можно так назвать. Кольцо с янтарем вида «Мне пятьдесят восемь, и я горжусь». Брошь. Никогда не любила броши, откуда она могла взяться?.. Если это надеть – то сразу к психиатру. Пропустят без очереди. Нет, это все к Алладину обратно. Что тут еще? Градуснички в количестве трех штук для измерения температуры воздуха. Расплодились они, что ли? Я точно знаю, где лежат еще три. Надо сложить до кучи, пусть размножаются дальше. Однажды свекровь вытащит дюжину. Фотоаппарат поляроид. Просится в мусоропровод. Но жалко, вещь же. И два плеера, оба почившие в бозе. Выброшу тихо, чтоб Антон не видел. А то еще напугает, что починит. Муж еще больший мешочник, чем я. Старые фотографии. Старые и желтые, некоторые порваны. А вот это надо не только сохранять, а и реанимировать по мере возможности. Ой, есть еще и беленькая сумочка! Блин, а зелененькой в сизый горошек нет? Какое упущение! Гм… Книга «The art of fucking for hours». Однако! Вероятно, принадлежит ветреному прошлому моего мужа. Это вместо систематизированного справочника по грамматике, что ли? Термобигуди. Я буду изумительна в перманенте. Надо оставить. Когда я решу-таки разойтись с мужем, то сделаю кудри на ночь. Дневники… Однажды меня угораздило пару лет вести записи, что-то вроде дневников. Неблагодарное занятие, как все мероприятия, требующие систематичности. Имена… имена… и все больше мужские… Срочно в печку, пока муж не вернулся с работы. Накладная на приобретение какого-то кабеля в Краснодаре. Можно было обменять в течение двух недель, но в 1994 году. Очередная пачка выписанных на карточки английских слов. Сколько ж я их выписала за свой век? В печку карточки. Микрокалькулятор, украденный мною из магазина во время работы. В студенческие времена я подрабатывала в магазине видеотехники. Там приобрела полезный навык – умение пользоваться дистанционными пультами. До сих пор применяю ежедневно. Микрокалькулятор, впрочем, можно подарить свекрови. Помада цвета губ мертвого вампира. Изумительная по своей редкости вещь, выдержанная, как доброе французское вино, хранящая запахи времени и старого платяного шкафа. Завещаю, чтоб мне накрасили ею губы в гроб, куда я заберу с собой весь этот вековой хлам, потому что выбросить практически ничего не удалось! В двери заворочался ключ. Пришла свекровь. Заглянула в нашу комнату, где на полу ровным слоем лежало содержимое шкафа, громко тяжело вздохнула и не поздоровавшись ушла к себе. Вечером Антон вернулся не в духе. Поужинал плохо, что меня и насторожило: плохой аппетит супруга, который обычно съедает двойную порцию, – повод для беспокойства. Потом открыл старый облупленный сервант, пошарил в его недрах и капризно произнес: – Где мой зефир? – А я откуда знаю?! – рассердилась я. – Мама, а ты не видела тут зефир? – мерзким голосом спросил муж. – Его много было… – Мы его с Гришаней съели, – прокричала свекровь из своей комнаты. – Весь?! – злобно уточнил муж. Свекровь притихла. Через пять минут вышла, полная чувства собственного достоинства: – Мне что, надо было тебе позвонить, спросить можно ли две зефиринки съесть?! Назойливо затрещал телефон, томный женский голос попросил позвать Антона. Я передала трубку мужу и он, сказав «здрасьте», вдруг ускакал, как молодой олень, в кухню. Прямо с телефонной трубкой. Призрак мертвой вороны радостно потирал лапы, кружась вокруг пыльной люстры. Выбросить бы ее в окно, чтоб она со звоном разбила стекло, пролетела с диким свистом над головой спившегося бомжа и рухнула в центр ржавого гаража-ракушки, перепугав пухленькую жену соседа. Гм… Но кто бы это мог быть? В телефоне-то?
|
|
|